***

      Что же вы на меня так уставились? Или, моё «благословление» для вас действительно важно? Педики…

- Педики, - произношу вслух, но беззлобно, а даже как-то озорно. Костя улавливает мою интонацию и поднимает стакан.

- Педики, мы, педики, - согласно хохочет он, и тянется чокнуться со мной, но Максим останавливает его руку.

- Ефим Данилыч, - пристальный взгляд больших серых глаз. – Точно мир?

- Бог с вами, мир!... Куда ж я денусь… Мир, конечно, - киваю я. Как же я соскучился по своему пацану за эти восемнадцать чёртовых лет! Жизнь, всё-таки, полна неожиданностей: разве мог я с утра, проснувшись в душной комнате «хрущовки» подумать, что сегодня, я наконец-то помирюсь с сыном?

      Белобрысый радостно улыбается и отпускает Костину руку. 

     А дальше понеслось застолье. Я от пуза наелся салата с сёмгой, приготовленного Максом, и расхваливал его на все лады, ибо он действительно оказался очень вкусным и сытным. Моя Людка такого никогда не готовила. На второе пошли манты: под тоненьким, почти прозрачным слоем теста, скрывалось большое количество ароматного мяса. Вот это я понимаю! Не то что магазинные, в которых на тесто не скупятся, а фарша – с гулькин нос.

        За поглощением кулинарных шедевров Максима и бесконечными разговорами за жизнь, мы не заметили, как приговорили запасы спиртного на столе. В кухне, как и на улице, стояла жарища. Из-за погодных условий у меня участилось сердцебиение, но сегодня такое событие, такой повод, что двух бутылок вискаря на троих, да с такой качественной закусью, мне показалось недостаточно.

 Называется, собрались три выпивохи – стоило мне намекнуть, как Костька тут же подорвался и притаранил ещё две бутылки. Первая – какой-то коньяк, а вторая – Jack Daniels. Хорошо мы соображаем на троих, ох хорошо!

- Неужели живёте вот так, душа в душу? Или передо мной рисуетесь? – затягиваясь сигаретой, интересуюсь я, когда мы приговорили бутылку коньяка.

- Так и живём, - спокойно ответил Костя, разливая по стаканам виски.

- И не ссоритесь? – искренне удивляюсь. Если они не ругаются, то что-то не так у них в семье… или однополые отношение правильнее «натуральных».

- О-о-о, - в один голос протягивают парни.

- Лаетесь, значит? – ухмыляюсь я.

- Ещё бы! – улыбаясь, соглашается Максим. – У нас такие скандалы бывают… В кино таких не снимают, - после этих слов, Костя строго смотрит на него и толкает локтём в бок, чтобы он замолчал.

- Ругаемся, пап, куда без этого, - кивает сын. – Это же нормально.

- Действительно, - поднимаю очередной стакан. – Если ссоритесь в меру, то всё в порядке.

- Вот и выпьем… за то… чтобы все и всегда ссорились в меру, - заплетающимся языком предложил Максим. Белобрысый самый пьяный из нашей компании. Ему бы уже не надо употреблять, а его худосочные ручонки так и тянутся к бутылке.

- Давайте, - Костя обнимает своего любимого за талию и чокается со мной.

   Не знаю, сколько времени мы провели за непринуждёнными разговорами. Впрочем, самого содержания этих разговоров, особенно под конец застолья, я вспомнить не могу.

   Я не заметил, как меня сразил сон. Парни, чтобы не потревожить меня, ушли. С трудом открыв глаза, я понял, что лежу на кухонном диване. Со стола всё было убрано, тарелки помыты. Мне показалось, что за окном уже утро, однако часы развеяли мои предположения. Было всего 21:15. Удивительно.

***

- Костя! – слышу сварливое восклицание Максима из глубины комнат.  Прислушиваюсь. Неужели ссорятся?

- Костик, перестань же… Здесь папа… Неудобно, - ломается белобрысый.

Понимаю:  Костька наелся, напился, теперь пришло время и плоть удовлетворить.

- Неудобно шубу в трусы заправлять, - смеется сын.

- Прекрати, котяра! – требовательно, но с каким-то странным придыханием произносит Максим.

- И не подумаю, - с пошленькими интонациями отвечает Костя.

- Ко… ммм… стя… Н-н-н-ахал! – стонет сивый, и, судя по звукам, выкручивается из рук сына. Топот Макса. Тяжёлые шаги Константина.

- Как ты не понимаешь! – белобрысый старается говорить тише, но я всё равно слышу каждое его слово. – Мы только помирились с твоим отцом… Думаешь, он  сразу взял и отошёл от двадцати лет раздора? Даже если это так… не думаю, что ему понравится слушать мои всхлипы, стоны и повизгивания. Давай не будем  нервировать батю, а?

- Значит, будем сидеть, телевизор смотреть? – недовольно, я бы даже сказал, озлобленно выговаривает Костя.

- Да! – Максим топает ногой. – Можешь на меня обидеться… Но я считаю, что твои действия в данном случае… неприличны. И… я уверен на 100% - Ефим Данилыч не готов к ТАКИМ, - сивый интонационно выделил это слово. – Звукам. Костик, я не хочу, чтобы твой папа обо мне плохо думал…

      Максим прав:  не смотря на заключённый мир, я не готов быть невольным свидетелем их гомосексуальных «радостей». Откровенно говоря, не желаю ни слышать, ни видеть, и, конечно же, даже представлять не хочу, как они делают «это»… В жопу… Меня передёргивает от ужаса. Чувствую – если я сейчас же не избавлюсь от этих гадких мыслей, то всё съеденное и выпитое мной, окажется на полу. Так, Данилыч, успокойся. Совершаю несколько глубоких вдохов и закрываю глаза. Надо подумать о чем-нибудь более... приятном.

           Кряхтя, усаживаюсь на диване. Сердечный ритм никак не приходит в норму. Не беда – приеду домой, выпью своих таблеток, и мне обязательно полегчает. Сколько раз так было...

- Ну, парни, идите, провожайте меня! – кричу я. Честно говоря, я бы с радостью остался здесь, в этой чистой, просторной квартире. Посидел бы с мальчишками на балконе, поболтал – ведь столько всего хочется узнать, расспросить у них. Но шестое чувство подсказывает, что мне лучше уйти.

Немного пошуршав в соседней комнате, ребята ввалились в кухню

- Батя, оставайся, ты что! – просит Костя. Но я-то вижу: рожа у него довольная, глаза заблестели. Радуется, что я ухожу, неблагодарный засранец. Какой он, оказывается, ебливый – не терпится своему белобрысому пару палок накидать.

- Ефим Данилович, правда, оставайтесь! В Алёнкиной комнате выспитесь… Куда вы сейчас поедете – одиннадцатый час ночи на дворе! – уговаривает меня Максим, при этом, в отличие от моего рыжего поганца, делает это искренне, в голосе неподдельное волнение.

- И не просите, - хмыкаю. – Не хочу вас стеснять, - подмигиваю Косте. Сын расплывается в улыбке, а Макс густо краснеет и стыдливо напускает свои длинные волосы на лицо.

- Чему ты радуешься, Костя? – озабоченно спрашивает белобрысый. – По-твоему, это нормально, что нетрезвый отец поедет на автобусе?

- Не волнуйся ты, дурачина, - треплю Максима за плечо. – Ничего со мной не станется. Сколько лет живу…

- Я батю отвезу, - категорично заявляет сын.

- Сиди уж, - не менее категорично произношу я. – У самого глаза *буться, а он машину вести собрался.

- Давайте мы такси вызовем? – предлагает Максим.

- Вот это умно, - соглашаюсь я.

- Тогда, Макс, ты звони в такси, а мы с батей пойдём на улицу, проветримся, - распорядился Костя.

- Ладно, - улыбается сивый.

Втроём мы направляемся в коридор.

Костька поддерживает меня за локоть, пока я застегиваю свои сандалии. Ну и налакался я сегодня! Хорошо, что Людка меня не видит, а то запилила бы.

- До свидания, Ефим  Данилович, - Максим неловко протягивает мне свою тонкую, женственную ладонь. Я крепко пожимаю её. Малафеев зашипел – видимо, я перестарался с рукопожатием.

- Пока-пока. Готовься сивый, Костина маманя с деревни вернётся – мы вдвоём нагрянем, - грожусь я.

- Всё будет в лучшем виде, - уверяет Макс, и, помахав нам вслед рукой, запирает дверь.

***

    Я и батя вышли во двор и устроились на скамейке, что стоит у моего подъезда.   Небо окрашено замысловатыми голубовато-розовыми разводами, где-то высоко-высоко, недвижимо зависли перьевые облака. На улице, не смотря на поздний вечер,  было душно, как в парилке. Редкие порывы ветра не давали облегчения – они были тёплыми, словно их выдувают из фена. С лесополосы  тянулся запах горячащих торфяников.

Папа достал из кармана своих бежевых штанов помятую пачку «Явы Золотой».

- Будешь?

- Ещё бы, - с удовольствием беру сигарету.

- Курилка ты, - хмыкает отец.

- Весь в тебя, - парирую я.

- С этим не поспоришь, - улыбается папа.

Некоторое время мы курим молча. Я изредка посматриваю на отца. Совсем скоро ему исполнится 58 лет. Он хорошо сохранился для своего возраста: такой же энергичный, бойкий. Хотелось бы мне, дожив до его лет, оставаться таким же. Батя делает затяжку за затяжкой и наблюдает за загулявшимися детьми, которые беззаботно, словно заведённые ползали по различным лесенкам, турникам, горкам, установленным во дворе.

- Экий свинтус! – комментирует отец, увидев, как пацан из соседнего подъезда, неудачно скатившись с горки, протормозил задницей по песку, а потом и вовсе развалился посередине площадки, словно на пляже.

- Мамаша выстирает, - хмыкаю я.

- Вот и ты так думал, наверное, когда в грязи валялся, - с укоризной произносит папа. – Помнишь, Костька, себя в детстве?

- Я ничего плохого не делал, - возмущаюсь я.

- Ага… Совсем ничего! Приходил домой с улицы, будто кот помойный! Все подвалы облазаешь, на всех стройках побываешь. Грязный, вонючий, коленки разбиты, локти исцарапаны…

- Было дело, - припоминаю я. Да, в детстве я был жутким непоседой. Со своим другом Сашкой, я ползал по чердакам и подвалам, воображая себя великим исследователем.

- Папа, - после короткой паузы, я обращаюсь к отцу. Он пытливо сморит на меня. – Тебе не жалко, что мы столько лет… просрали этими распрями?

- Конечно, жалко, - вздохнув, соглашается батя. – Кто ж тебе раньше не давал меня к себе позвать, и вот так, душевно всё перетереть?

- Потому что ты орал при каждой встрече, - чеканю я. – Не думаю, что ты согласился бы…

- Ты бы не думал… А приглашал! – хлопает меня по спине. – Может быть, я только этого и ждал.

Мне нечего сказать, просто устраиваю свою голову на его широком плече, а папа заражает мне по лбу щелбан.

- У меня же День Рождения через неделю, - сообщает он.

- Помню я, помню.

- Неужели? – отец удивлён.

- Мы всегда за твоё здоровье выпивали, - признаюсь я.

- Спасибо, - папа взъерошивает волосы на моей макушке.

Как назло, подъехало такси. Шофёр нетерпеливо посигналил, поторапливая нас.

- Ладно, сын, пойду я, - с неподдельным сожалением проговорил отец. – И… - заглядывает мне в глаза. – Чтоб на День Рождения ко мне приехали… - улыбается. – На даче будет отмечать. Помнишь, где наша дачка-то находится?

- Помню, естественно, - усмехаюсь я. – Про фазенду забыть невозможно. Сколько я сил потратил, впахивая там, как негр.

- А сколько мы с матерью сил тратили, чтобы тебя затащить туда! – хохоча, восклицает отец. – Ну, бывай, сына!

     Подмигнув мне, батя заскакивает в такси, и, улыбаясь, машет мне рукой. Я тоже сижу на скамейке, и улыбаюсь как дурак. Наконец-то с моего сердца упал самый тяжёлый камень. Я помирился с отцом! Мне захотелось прокричать эти слова, но я сдержался. Радость распирает меня: теперь всё будет не просто хорошо, а замечательно. Жаль, что столько лет, мы потратили на перебранки. Но… ведь мы наверстаем упущенное?

       Мой папа – классный мужик. Все мальчишки во дворе завидовали тому, какой у меня батя. Мы были очень дружны и много времени проводили вместе. Мы ездили на рыбалку, в лес за грибами, ковырялись в гараже с нашими таратайками. Он даже тренировал нашу дворовую хоккейную команду. Отец учил меня хорошему и… плохому. Под его контролем я выкурил свою первую сигарету, выпил первую поллитровку «Жигулёвского». Он учил меня «изысканной ругани» и драться. В общем, батя делал всё, чтобы вырастить из меня «настоящего мужика». А ещё, он часто брал меня с собой на завод. Папа водил меня по цехам, с упоением рассказывая, какие сложные приборы и запчасти в них производятся; показывал мне свои чертежи и разработки, а я, в свою очередь безмерно гордился тем, какой у меня башковитый папаша.

         Такие тёплые отношения стали рушиться, когда я увлекся металлом и начал отращивать волосы. Батя не раз, в порыве гнева таскал меня за хвост, разрезал футболки с логотипами любимых групп, которые я старательно вырисовывал фломастером, разламывал пополам кассеты с записями Kiss, WASP, Judas Priest…

К счастью, с моим поступлением в университет, наши отношения снова потеплели. Папа даже смирился с моим «патлатым» имиджем. В 1990 году, на факультет ПОВТ был приличный конкурс – 6 человек на место. Отец очень боялся, что я пролечу как «фанера над Парижем», так как я больше гулял, чем готовился к вступительным экзаменам. Зато, как он гордился мной, увидев моё имя на самом верху списка поступивших, с  наибольшим количеством набранных баллов. Но, всё рухнуло, когда папа узнало обо мне и Максе. Казалось, что перед нами выросла непреодолимая стена. Он презирал меня, не желая иметь с таким дрянным сыном, ничего общего. Невозможно научиться жить с этим. Не смотря ни на что, я скучал прежним, дружеским отношением с батей… И, через восемнадцать лет, день «воссоединения» наконец-то настал.

 ***

      Тихонько вхожу в квартиру и заглядываю в зал. Максим не заметил моего появления. В комнате орала музыка, а Малафеев расселся на полу и листал книгу Лобсанга Рампы. Его длинные, светлые волосы были затянуты в высокий хвост на макушке, обнажая хрупкие плечики и тонкую шею.

Я безудержно захотел пройтись языком вдоль линии его позвоночника. Решаю воплотить своё желание в жизнь незамедлительно. На цыпочках подкрадываюсь и сажусь позади Максима. Улыбнувшись, дую ему в затылок.

- Ой! – Малафеев испуганно вскакивает и оборачивается. Ну и рожа у него: брови нахмурены, щёки надуты от негодования.

- Я чуть в штаны не наделал, разве можно так пугать? – возмущается он, но я накрываю его губы  грубым поцелуем.

- Маньяк, - смеётся Макс, когда я соблаговолил отпустить его.

- Конечно! – восклицаю. – Два дня воздержания! И, знаешь, третьего не будет! – уверяю я.

- Костик, - Максим мнётся, а потом запускает свою прохладную ладошку мне под майку.

- Надеюсь, на этот раз «адская жара» не помешает нашей близости, - горячо шепчу ему на ушко.

- Думаю… - белобрысый закидывает голову вверх, размышляя. – Пожалуй, не помешает.

Вместо ответа, начинаю зацеловывать его шею. Покусываю и облизываю гладкую, немного солоноватую кожу моего мальчика.

- Костя, - выговаривает он с лёгким придыханием, и пытается стянуть с меня майку.

- Подожди, - неохотно отстраняю его, чтобы раздеться. Максим, тем временем, резво сбросил с себя джинсы и трусы.

- Рыжий, - он поманил меня длинным пальчиком, усевшись на полу, призывно разведя ноги.

Узрев Макса в такой возбуждающей позе, издаю череду нечётких звуков, и, подхватив его под руки, тащу к креслу. Сколько раз я занимался с Малафеевым сексом? Наверное, больше тысячи… И мне до сих пор не надоедает его худощавое, стройное тело, которое я досконально изучил. Я знаю все его потаённые точки, одно прикосновение к которым, заставляет Максима трепетать и выгибаться от удовольствия. От возбуждения кружится голова, внизу живота разлилось тепло и порхают бабочки. Как же хочется войти в моего белобрысого прямо сейчас, безо всяких прелюдий. Но…

Провожу языком по внутренней стороне руки Максима, от локтевого сгиба, до тонкого запястья – знаю, эта ласка сносит у него крышу.

- Ещё, - требует он.

Одной ладонью накрываю его возбуждённый член и двигаю вверх-вниз, одновременно облизывая нежную кожу руки Макса.

- Ммм, - выдыхает он, и устремляет на меня рассеянный взгляд.

Ё-моё, как он сидит… Развалился в кресле, закинув раздвинутые ноги на подлокотники.

- Бля, - шепчу я. – Не могу больше, - плаксиво выговариваю, и припадаю губами к выступающим ключицам, спускаюсь ниже, играю языком и зубами с твёрдыми горошинками сосков, при этом, не убираю руки с члена Максима.

- Не можешь… - задыхаясь, произносит он, - Тогда, чего же ты ждёшь?

Последний раз прикусываю его розовый сосочек, улавливаю бешеный стук сердца Максимки, а потом, опрометью бросаюсь к комоду, в одном из ящиков которого, запрятан тюбик «Тик-така».

       Пока я судорожно разыскивал этот грёбаный крем, Макс сидел на кресле, всё также бесстыдно раздвинув ноги, и ласкал себя. Его ладошка скользила вверх-вниз, по стоящему колом члену, а пальчики второй руки шаловливо раздвигали его дырочку. Я судорожно сглотнул слюну, и, наконец-то нашёл смазку. Дрожащими от умопомрачительного возбуждения, размазываю небольшое крема по своей плоти, и тороплюсь к Максу. Немного приспустив его с кресла, утыкаюсь головкой в его вход. Он перестал терзать свой член, и обхватил ногами мою талию.

- Наконец-то, - откинув голову назад, я врываюсь в его тело. Привычная теснота, жар, неземное удовольствие, доводящее до исступления.

- Быстрее, - хныкает Максим, проводит пальчиками по моей, покрытой рыжими волосами груди, а потом болезненно щипает за сосок. Но я решаю помучить его, медленно входя в него и быстро выходя до самого конца, а затем, снова врываясь в податливую попку моего Макса.

- Костя-а-а, - гладя себя по яичкам, белобрысый двигается вперёд, насаживаясь на меня поглубже и смотрит куда-то в сторону. Любопытствуя, оборачиваюсь, и вижу, что мы расположились напротив зеркала, растянувшегося по всей высоте стены. Меня посещает гениальная идея. Выхожу из жаркого тела Максима.

- Костька! – разочарованно вскрикивает он.

- Тсс, - шепчу я, целуя его во взмокший лоб. – Слезай с кресла, скорее.

Малафеев неохотно, надув губы выполняет мою просьбу. Я занимаю его место, немного приспустившись и разведя ноги, так, чтобы Максу было удобнее устроиться на мне.

- Теперь насаживайся на меня, в темпе, - притягиваю к себе белобрысого.

- О-о-о, - радостно восклицает Максим, когда до него, наконец-то доходит моя идея. Он с небольшим трудом взбирается на меня и резко насаживается.

- Голову немного в бок, - руковожу я, хотя мне уже не терпится начать двигаться в теле моего мальчика. – Прижмись к моей груди спиной… Теснее…

Кажется, что наша кожа плавится, и мы сливаемся воедино. Я толкаюсь вверх, почти до основания входя в Максима. Он постанывает, закусив губу. Его затуманенный взгляд скользит по нашим телам, отражающимся в зеркале. А я схожу с ума от дикого наслаждения. Одной рукой придерживаю Макса за талию, другой – глажу его по груди, под рёбрами, сжимаю соски. Время от времени награждаю его жадными поцелуями в фарфоровую шею. Малафеев с огромной скоростью ласкает свой член, а пальчиками свободной рукой пробегается моей мошонке.

- Ой… - громкий вскрик вырывается из его груди. Тело Максима выгибается в судороге оргазма. Рот приоткрыт, глаза зажмурены.

- Смотри, - приказываю я, и совершаю последнее движение, приводящее меня к долгожданной разрядке. Я взрываюсь в тесном теле Максима. От острого наслаждения, кусаю его за плечо. Малафеев, тяжело дыша, следит за моими действиями в зеркале.

- Ка-а-а-йф, - выдыхает он, извернувшись, целуя меня в висок.

- А то, - соглашаюсь, рассматривая наши отражения. – Ох, напрудил-то, - улыбаюсь я, глядя на плоский живот Макса, залитый спермой.

 - Сам хорош, - размазывает семя по себе. – Сейчас слезу с тебя и всё по ляжкам потечёт, - смеётся он.

- Я старался, - целую его в ушко, и, намереваюсь перейти к губам, но, зазвонил телефон.

- Да что же это такое! – срываюсь я, и в сердцах шлёпаю Максима по упругому бедру. – Какое ебло звонит?!

Малафеев подрывается взять трубку,  но я прижимаю его к себе, и не пускаю.

- Пусть звонят, - шепчу я, целуя Максимку в шею.

- Вдруг что-нибудь важное, - возражает белобрысый, выкручиваясь из моих объятий.

     Он подскочил к трубке радиотелефона и посмотрел на определитель номера.

- Костя, это твой папа, - сообщает он.

- Бери, - делаю лёгкий взмах рукой. Вот, батя, удружил. Чего тебе всё неймётся?

- Ещё раз здрасте, Ефим Данилыч, - улыбаясь, говорит Макс, но уже через несколько мгновений, от улыбки на его лице не остаётся и следа.