Альтернативная история: Потерянная молодость, часть 3, предпоследняя
Макс, 27 лет.
Я часто жалею себя, когда прокручиваю в голове
свой жизненный путь. Мне нравится думать в сослагательном наклонении:
«Ах, если бы я не встретил Альберта... Если бы Костя был со мной…». Я
бы отдал всё, чтобы повернуть колесо времени назад. Но мечты остаются
мечтами. И я сижу один в просторной квартире, как всегда мёрзну, не
смотря на включённый обогреватель, кутаюсь в пушистый плед и стараюсь
держаться, не расклеиваться. Иногда я сравниваю себя с цветком,
выросшим в подвале – появился на свет для того, чтобы радовать кого-то…
Но, в результате, чахну один, никому не нужный. Как-то раз,
бесцельно болтаясь по улицам, я встретил своего одноклассника Борьку.
Он шёл весь такой деловой, в костюме, с портфелем… Министр, ни дать ни
взять. Обрадовались неожиданной встрече, зацепились языками. Завалились
в близлежащий бар. Боря пил вино, а я водку. На пьяную голову разговор
пошёл ещё легче. А меня накрыл очередной приступ жалости к себе, и я
начал плакаться, повествуя о том, как прожигал молодость. Борис был
главным ботаном класса. И сейчас он мало изменился – такой же серьёзный
и чрезмерно правильный. Когда я, наконец-то выговорился и соизволил
заткнуться, Боря почесал затылок, вздохнул и выдал: -
Весёлая у тебя жизнь! Будет что в старости вспомнить… - я услышал в его
голосе нотки зависти. В ответ на эту глупость, я горько рассмеялся. И
никак не мог успокоиться – хохотал минут пять, на меня уже стали
коситься посетители за соседними столиками. Одновременно со смешками, к
горлу подкатил ком. - Борька… ты такой дурак, - выдавил я, закрыв
лицо холодными ладонями. – Конечно, тебе, живущему в спокойном,
стандартном мирке, где все по расписанию, мои приключения показались
искромётными… хоть роман пиши. На самом деле, Борь, ты представить не
можешь насколько всё хуёво, - залпом осушаю очередной стакан водки. – И
в старости мне будет нечего вспоминать… я боюсь, что тупо не доживу до
преклонного возраста. - Максим, да ладно тебе, - встряхивает меня за
плечи, пытаясь успокоить. – Всё будет хорошо… - ох, знал бы он, сколько
раз я вбивал себе в голову эти волшебные слова. - Прости, - виновато улыбаюсь. – Загрузил…
А грузить своими проблемами я люблю, особенно в последнее время. Готов
плакаться в жилетку первому встречному. Мне тотально не хватает
общения. Был у меня со школы один верный друг Додик, он и остался со
мной. Остальные… испарились. Вообще, к выводу о ненадёжности
«тусовочный друзей», я пришёл давно. Ещё в первые годы отношений с
Аликом. Меня окружал десяток парней, педиков или наркоманов, как я.
Вечером, ночью, когда квартира Альберта переворачивалась вверх дном, а
соседи стучали в стену и вызывали ментов, мы, весёлые ребята, клялись в
вечной дружбе и любви. Едва координируя свои движения, мы обнимались,
целовались в засос, постоянно приговаривая: «Блиа, какой же ты
классный… Чел… Я тебя люблю… Мы всегда будем вместе!». Царила атмосфера
единства и сплочённости. Казалось, ничто не может разрушить наш «союз»…
А потом наступало тяжёлое утро, будто пудовую гирю на шею повесили.
«Верные друзья» разошлись до следующего раза, оставив после себя бедлам
в квартире. Мусор, блевотина на полу… И только Альберт, сиротливо
свернувшись, дрых на краю кровати. Уже тогда я понимал, что мой
образ жизни ни к чему хорошему не приведёт, что я буду лишь катиться
вниз. Но я боялся одиночества. «Лучше угар, фальшивые друзья и мутный
Алик, чем утехи с правой рукой и коллекционирование марок», - решил я,
продолжив своё падение в пропасть. С огромным трудом, и лишь при
вмешательстве папы, я закончил университет. Пробовал работать по
специальности, но долго не продержался – уже через две недели я
сорвался. Сначала меня запалили пьющим, но пожалели, дав испытательный
срок. Не прошло и трёх дней, как я заявился на работу под кайфом….
Дела пошли совсем плохо, когда уволили и Альберта. Кончились свободные
деньги – перестали ходить «друзья». Мы с Аликом остались вдвоём. Жили
на деньги от продажи его каракуль в местной арт-галерее и на те
копейки, которые мне удавалось выпросить у папы.
Средств на
наркоту требовалось всё больше и больше. Особенно Алику – он крепко
подсел на героин. У него были исколоты все вены на левой руке и в паху.
Иногда, Алька делал инъекции в шею. Раньше, когда водились деньги и
когда у нас собирались компании, я имел выбор – какой наркотик
употребить. Как правило, я избегал «беленького». Только время от
времени баловал себя спидболлом - смесью герыча и кокса. Потом,
денег стало хватать лишь на что-то одно. На траву я давно забил– она
стала слишком лёгкой для меня. Врача, который сбывал мне по дешёвке
таблетки, начиная от банального эфедрина и метилфенидата – эти колёсики
я дробил и нюхал, с них был неплохой приход – лёгкость и красочные
картинки, когда я закрывал глаза; заканчивая оксикодоном, который,
впрочем, по мощности не уступает Герасиму… Но этого анестезиолога
посадили, как раз за незаконный сбыт таких препаратов. Лавочка
закрылась. Однако, больное, глупое тело требовало наркотик, причём,
желательно посильнее, и я начал регулярно нюхать «белого». Ведь как
говорил Берруоз: «Героин можно курить, есть, колоть в вену, мышцу, под
кожу, запихивать в жопу, вдыхать носом, втирать в раны, жрать.
Результат всегда будет один и тот же – кайф». О, когда мы
«заправлялись» им – это были обалденные мгновения, ради которых стоило
жить. У нас с Аликом был бешеный секс, мы буквально сносили все углы в
квартире. Я переставал испытывать гнетущее чувство вины перед
родителями за то, что такой непутёвый. Мне казалось, что я живу
абсолютно правильно, что я безмерно счастлив… А потом, сладкая
лёгкость улетучивалась. Я чувствовал себя пустым, будто из меня
вытащили душу. Я не хотел ни есть, ни спать. Мне не нужен был секс – я
думал только об одном – поскорее бы достать дозу радости.
Дальше становилось только хуже. Не стало сексуальных фейерверков – мне,
а тем более Алику, было не до этого. Он ширялся в одной комнате, я
нюхал в другой. Вены на руках и пах Альберта выглядели ужасно… Ни
одного живого места не осталось. Часто, у него появлялись абсцессы –
ему так не терпелось уколоться, заполучив дозу, что он не стерилизовал
свои иглы, разбросанные на кухонном столе. Образовывались
многочисленные гнойники. Удручающее зрелище… Я смазывал болячки Алика
алоэ и перекисью водорода. Его трогала моя забота, и он плакал. За
последние три года жизни он жутко постарел и осунулся. Я тоже потощал,
анатомическое пособие, а не парень. Ещё бы – питались мы в основном
черным хлебом, какими-нибудь макаронами и сосисками, если хватало
денег. Чтобы получить заветную дозу, мы шли на многое. К концу
наших отношений в некогда богатой квартире Алика, остались голые стены.
Мы продали телевизор, видик, магнитофон, ковры, диван, занавески, часть
хорошей библиотеки, часы и даже газовую колонку! Осталась одна кровать,
стол, книжный шкаф и плита, чтобы готовить еду…
Потом
айзеры подстрелили папу… Его серьёзно ранили в лёгкое, но он выжил.
Мама круглыми сутками сидела с ним в палате, не смыкая глаз. Для меня
это тоже стало ударом - я очень испугался, что папа умрёт. Вовсе не
из-за денег – я давно перестал выпрашивать у него средства на наркотики
– мне было стыдно, а он махнул на меня рукой. Я боялся, что будет с
мамой - ведь она всю жизнь провела за спиной отца. Она безумно любила
папу, я знал, что мать сойдёт с ума, если он умрёт. И тогда, я стану
сиротой… Такие мысли убивали меня, не покидая головы ни на минуту. Даже
героиновые трипы стали какими-то ужасающими, такими, что я орал, бился
в истерике, тряс башкой, чтобы невнятные, но пугающие кадры выскочили
оттуда. Придя к отцу, лежавшему в реанимации, я упал на колени и умолял
держаться. А сам я сломался, вернувшись домой – вместо привычного
«нюханья», я засадил себе инъекцию с героином…
Альберт сходил
с ума. Даже «сухим», его колбасило так, что, казалось, он вывернется
наизнанку. «Максимка, миленький, стряхни с меня жуков», - плакал он,
сидя по центру пустой комнаты. Или: «Мальчик мой, убей червей… смотри…
смотри… они ползают у меня под кожей!». Я выл от отчаянья, упав рядом с
ним. Меня трясло от ужаса и оттого, что пройдёт ещё несколько часов, и
нам снова потребуется наркотик.
К 26 годам, я стал
походить на тень. У меня постоянно дрожали руки, я то мёрз, то
наоборот, горел. Апатия стала моим привычным состоянием. Алик перестал
писать картины. Иногда, он бывал так слаб, что не мог нормально двигать
кисточкой. А если и мог… то картины получались такими жуткими, что
мороз по коже. Конечно, их отказывались брать в скупку. В последнее
время, Альберт рисовал черные воронки… бесчисленные чёрные воронки,
даже на стенах. Я их боялся, мне чудилось, что они засасывают, как
торнадо и сдирал обои в тех местах, где они нарисованы. О сексе мы
давно забыли – было не до этого. Сидели в четырёх стенах, как звери в
клетке. Болтали о чём-то… Почувствовав первые признаки абстиненции,
отправлялись на поиски денег и дозы.
Только в последний день
своей жизни Альберт заговорил о чувствах… Я был удивлён. Сам-то я
всегда молчал, потому что не любил Алю. Но был с ним до «победного»
конца. Сначала, потому что боялся одиночества. Потом – по привычке, он
стал мне родным. В самом конце, к привязанности добавилась жалость. Мне
было больно смотреть, как Алик затухает. Как из эффектного мужчины,
хорошего любовника, интересного собеседника с кучей идей, он
превратился в тщедушное создание, живущее ради дозы…
Как-то
раз, мы жили почти три дня без героина – для нас это был большой срок.
Мысли о наркотике не покидали голову ни на минуту. Алик был совсем плох
– я не мог смотреть на его страдания, и решил срочно достать денег на
дозу. К тому же, ещё несколько часов, и меня скрутит… Папа пошёл на
поправку, его должны были скоро выписать. И я решил наведаться к
счастливой мамочке. Она радостно встретила меня, но потом плакала:
«Сынок, что ты с собой делаешь…». Я попросил поставить чай и
приготовить что-нибудь, мамка послушно отправилась на кухню. А я полез
в шкатулку с её побрякушками. У неё много дорогих украшений, и я решил
взять парочку колец, так, чтобы денег получить с запасом… Я взял три
красивых золотых колечка, два из них были с россыпью мелких брюликов, и
спрятал в карман. Мама позвала пить чай. Честно говоря, аппетита у
меня не было – хотелось поскорее уколоться. Я изо всех сил пытался
сдержать дрожь. На висках выступил холодный пот. Мамочка села рядом со
мной, начала обнимать, ласково гладить по голове, словно я не
потерянный наркоман, а всё тот же, милый, маленький Максимка… Мне стало
так стыдно, так больно, что я швырнул сворованные мной кольца на пол.
Я ползал перед опешившей мамой на коленях, выпрашивая прощение. А
потом, решился попросить денег на дозу… Я сказал, что Алик умрёт, если
не получит её. Со своей стороны, я пообещал маме в скором времени лечь
в больницу. Она поверила и, заливаясь слезами, дала мне нужную сумму.
Я купил три дозы. Одну мне, другую Алику, третью – на всякий случай.
Вдруг, денег снова не будет… хоть половинкой порадуемся. Я прибежал в
нашу квартиру и растормошил Альберта. Он едва поднялся с кровати, и,
закутавшись в одеяло, поплёлся на кухню. Мне не терпелось сделать
раствор, но Ал остановил меня. - Максимка, повернись ко мне, - стуча зубами, попросил он. Я повернулся к нему лицом, и Алик притянул меня к себе. -
Мальчик… ты такой хороший мальчик… - у Альберта дрожал голос. – Прости,
прости, что я ввёл тебя в этот мир… ты заслуживаешь совсем другого… - Алик, перестань хуйню нести, - я покосился на бумажку с герычем. -
Нет уж, дослушай, - потребовал Ал. – Максимка, если бы не ты… Спасибо,
что ты со мной. В… в благодарность, я оставляю тебе эту квартиру.
Завещание лежит в книге Берроуза – Джанки. Я умру… совсем скоро… А ты,
мой мальчик, беги от этой жизни. Ложись в больницу, лечись… Забудь про
всё, что было… И… только сейчас я решаюсь признаться, что влюбился в
тебя ещё той тёплой осенью 1993 года. Я люблю тебя, Максим. Я
всхлипнул, и, не зная, что сказать, прилип губами к холодным, сухим
губам Альберта. Это был наш последний поцелуй. Горячий, отчаянный…
более памятный для меня, чем тот, первый.
Слова Ала
были исповедью и покаянием на смертном одре. Поцеловавшись, Альберт
приступил к приготовлению раствора. А я пил воду из-под крана – от
непривычного, страстного поцелуя, у меня пересохло в горле. После, я
зажёг толстую парафиновую свечку, насыпал в почерневшую от копоти
алюминиевую ложечку порошок, разбавил водичкой… Алик уже поднёс баян к
вене, и только тогда я заметил, что на столе лежат два распотрошённых
конвертика… он приготовил себе двойную дозу.
Я завопил и выронил ложку с драгоценным, уже начавшим закипать, раствором. - Ебнутый… не смей! – протявкал я. Но Алик, стиснув зубами жгут, до предела натянул его и ввёл смертельную инъекцию.
Он умирал всего минуту, самую страшную минуту в моей жизни. Убойная
доза разошлась по крови моментально. Альберт хрипел, жадно хватая ртом
воздух, перевернул кухонный стол и упал. Я завалился на него, начал
бить в грудь, попытался сделать искусственное дыхание… но Ал уже был
без сознания, лицо стало синюшным от удушья. Он умер.
Я заорал
как резаный, раскидал по кухне все столовые приборы, многочисленные
одноразовые шприцы. Начали ломиться соседи. А я ревел, мне было так
страшно, мне казалось, что я сам начинаю задыхаться… Дверь, которая и
так дышала на ладан, выбили. Я выбежал в прихожую – там стояли два
мужика, один с квартиры напротив, другой, живущий этажом ниже. Помню,
что я хлюпнул носом, промямлил: «Здрассте», - и упал в обморок.
Я не люблю вспоминать первые недели лечения в наркологическом
отделении. Отходняк был таким жестоким, а боли и тяга к героину такой
сильной - первое время, я часто терял сознание. … Иногда казалось, что
смерть вот-вот накроет меня, заберёт в свои объятья. И тогда на меня
накатывал бешеный, первобытный страх. Я всеми силами цеплялся за
жизнь…. Я кричал, кусал пальцы, бил ногами по каркасной койке, но легче
не становилось. Лишь когда миновала пара-тройка недель, мне стало
немного лучше. Тело смирилось, а мозг… Я не хотел, я страшился
возвращаться к прошлому образу жизни, особенно после того, как на моих
глазах умер любовник от передоза. Но, порой, ядовитая иголочка в
сознании так и колола, заставляя вспоминать про «жизнь в кайфе». Я
боролся, что есть сил. И, к своей гордости, к героину и подобным
«тяжёлым» наркотикам не вернулся. Лечащий врач часто подбадривал меня,
говоря: «Сивый, да ты боец! Тощий, в чём только душа держится, а
живучий, как таракан!».
Мама, как я и попросил её, устроила
скромные похороны Альберту – ведь у него не было никого, кроме меня.
Выписавшись, я пошёл к нему на могилу, погладил простой железный крест
и поцеловал эмалированную фотографию, на которой он был ещё свеж и
красиво улыбался. После, нашёл завещание Алика, он, как и обещал,
завещал мне свою квартиру. Но жить я в ней не смог – слишком давили
воспоминания. Я упросил папу продать, или обменять её… Отец согласился
и приобрёл мне двухкомнатную квартиру, неподалёку от своего дома, чтобы
я был «на поводке». В новой двенадцатиэтажке. На десятом этаже.
Я живу здесь почти год. Обустроил квартиру по своему вкусу. Борюсь с
возникающими вспышками желания ширнуться, и побеждаю себя, кусая губы в
кровь. Иногда покуриваю траву. Чаще – выпиваю. Всякое пиво, или
коктейли в банках, говно они, понимаю. Но вкусные. Пытаюсь избавиться
от тяжести грязного прошлого. Пытаюсь забыть, как давал себя на выебку
сразу двоим или троим незнакомым парням. Пытаюсь спокойно спать.
Пытаюсь жить, как нормальный человек. Даже промышляю веб-дизайнами на
дому. Много-много думаю и мечтаю. Часто, мои мысли посвящены рыжему. Я
его давно не видел… но знаю, что он известный в городе бизнесмен. Он,
наверное, уже забыл про меня. А я не могу. И даже перестаю мёрзнуть и
кутаться, когда вспоминаю короткие моменты, проведённые с ним и тот
поцелуй в туалете ДК, когда я обнюхался каких-то толчёных колёс,
перепил и облевал нас обоих. Это был самый лучший поцелуй в моей жизни…
Я люблю курить на балконе 12ого этажа. Я немного перегибаюсь
через преграду и смотрю на город. Иногда, ору непристойности, прохожим,
кажущимся лилипутами. Они задирают голову, но не видят меня. Это очень
развлекает. С такой высоты, город напоминает большой муравейник. Все
люди такие ма-а-аленькие и суетливые. Бегут куда-то, не замечая ничего
вокруг. А я смотрю на пушистые облака, и на птиц, летающих совсем
близко… В этот понедельник, я как всегда выполз на свой любимый
балкон. Врубил в плеере Motley Crue и приплясывал под грустную,
вообще-то, песню On with the show.
Вдруг, тяжёлая ладонь, легла
мне на спину. Я обернулся и меня чуть не хватил Кондратий от
неожиданности. Передо мной стоял Костик. - Привет, - скромно сказал он. Рыжий…
родной… далёкий… Мы смотрели друг на друга минут пять, может больше.
Ха! А его тоже жизнь потрепала. Он по-прежнему красив… но такой
уставший, в глазах печаль и несколько седых волос в шевелюре. Я их
выдерну… обязательно выдерну, если он позволит. - Здравствуй, Костя, - шепчу я, а сам начинаю дрожать. – Какими судьбами? – воистину, неожиданное место встречи. - Вот… квартиру покупать приехал. Смотреть, т-точнее, - взволнованно пояснил он. – А ты… Живёшь здесь? -
Угу, прямо на балконе, - усмехаюсь, пытаясь держаться уверенно. А сам
начинаю чувствовать себя 17летним, влюблённым и девственным педиком,
каким был когда-то. - А если серьёзно? – рыжий подходит ко мне ближе, а я наоборот, делаю шаг назад. - В двушке, на десятом – моя обитель, - я прислонился задницей к перегородке, а Костька приблизился ко мне вплотную. -
Ясно, - Костя замялся. Наверное, он только со мной такой стеснительный.
Я видел, как он общается с другими людьми на тусах и сейшенах – в нём
не было ни капли той робости. - Как и 10 лет назад, не знаешь, что сказать мне? – с вызовом спрашиваю я. Да, я стал немного смелее. Котов пожал плечами, и виновато улыбнувшись, посмотрел мне в глаза. -
Лошара, - насмешливо шепчу я, и геройски кладу свою холодную как
ледышка ладонь ему на щёку, тронутую рыжей щетиной. Может, хоть сейчас
до него дойдёт? Судьба предоставила мне второй шанс – не спроста же
Костька притащился именно в этот дом и взгромоздился на последний этаж,
чтобы постоять на балконе… А Костя замер, не моргая, глядя на меня. Кажется, он даже дышать перестал…
