Я вижу мутные силуэты. Я вижу туман и колышущуюся речку в обрамлении берегов со жженой травой. Я вижу его… Не
отпускает. Ни на трезвую голову, ни в пьяном угаре. Шесть лет я связан
с брошенным в порыве отчаянья городом. Тело, жалкий кожаный мешок с
костями, за сотни километров. А память, мысли… остались там.
Высокие ступеньки. Гулкий звук шагов. Запах лекарств ударяет в нос – ощущения слишком реальны. Рокот лифта. Медсестра цокает невысокими каблучками. Лучи солнца исчерчивают серый пол, застланный линолеумом. Носу щекотно. Барни играет со своими отросшими прядями. Смех из глубины палат, смешанный с чьими-то криками. И я лежу на каркасной кровати. Жду его. Вот, дверь с тихим скрипом открывается и… - Доктор Маршалл. - О, твои щёки порозовели! – улыбка. – Как себя чувствуешь, покалеченный? - В десятый раз отвечаю - херово, - кривлюсь, хотя сердце пропускает удар, когда тёплая ладонь, словно нечаянно скользит по шее. - Малявка. И когда ты перестанешь быть моим постоянным пациентом? - Никогда, - усмешка. - Придурок, - панибратский щелчок по носу. Впрочем, Маршалл может себе это позволить. Сколько раз мои болячки залечивал.
Кроме
Маршалла я вижу отчима, томящегося в соседнем отделении нашей
провинциальной больницы. Его руки и ноги привязаны коричневыми кожаными
ремнями к спинкам металлической кровати. Мне было 17, когда я осмелился
пройти мимо его бокса. Он выл.
Мне 23. И я снова прохожу мимо
его палаты по длиннющему коридору с железными дверьми. Медсестра Рэйчел
старательно расставляет на столике стаканчики с пилюлями. Кто-то стучит
в дверь, и я испуганно шарахаюсь в сторону. Неровный гул невнятных
голосов и кондиционера. Окна зарешечены. - Никки! Никки! – крик отчима разрывает перепонки.
Сознание услужливо переносит меня в детскую. Комнату, где я прожил без малого семнадцать лет. - Никки! Никки! – в печёнках сидящий голос отчима и тяжёлые удары кулаков в дверь. – Открой, малыш… Никки! - Иди ты на хуй! – выкрикиваю, а ладонь невольно ложится на ручку. - Никки, открой, а то хуже будет… Ты меня знаешь! – угроза. Рука безвольно опускает дверную ручку вниз… - Никки… Никки…
Слюнявый
рот. Неаккуратные толчки. Посапывание. Мои всхлипы. Слабость в коленях.
Сперма растекается внутри меня. Удовлетворённое похрюкивание. - Никки… Дрожащими руками натягиваю штаны. Убегаю из дома. Друзья. Алкоголь. Расслабление. Темнеет в глазах. Тошнит. Кричу… или мне кажется? Кто-то сильный укладывает меня на носилки. Ладони в резиновых перчатках бьют по щекам. - Эй, оболтус! - Доктор Маршалл? – губы едва шевелятся. Темнота. Ощущение падения в пропасть. Частые удары в висках. - Маршалл? С трудом открываю глаза. Встряхиваю чугунной головой. За окном шумит Портлэнд.
7 июня 1999
Слышу, как кто-то шуршит под моей дверью. На каждый шорок подбегаю к глазку, но не успеваю никого засечь. Жаловался кондоминиуму. - Пей меньше, МакКой, - усмехнулся старикашка Флаффер. - Я и так сухой, как воротник твоей рубахи.
9 июня 1999
Алкоголь
не даёт облегчения. За дверью постоянно кто-то возится. Ещё чуть-чуть и
меня запрут снаружи, так, что я не смогу покинуть свою комнату. Боюсь спать. Даже на трезвую голову снится Город. Снится больница. Снится Маршалл. Снится отчим. И все зовут меня. Город манит тусклыми огнями вдоль и поперёк исхоженных улиц. Отчим, словно заведённый повторяет: «Никки, Никки, Никки…». Маршалл привычно усмехается и порывается взъерошить волосы на моей макушке… но никогда не дотягивается.
11 июня 1999
Еду в Город. На раздолбанном Мустанге 80ых. По идеально гладкой трассе штата Мэн. Блестящие автомобили гонят по встречной. Мой
путь лежит на север от Портлэнда, к озеру Мусхед. Сворачиваю на
просёлочную дорогу. Бетонные столбы электролиний сменяются деревянными. Непривычно потряхивает, когда попадаю в выбоины. Высоченные сосны хуже забора с колючей проволокой. Небеса сгущаются. Тучи серые-серые, как над дождливым Лондоном, хотя я там никогда не был.
Ещё
один поворот - и я вижу Красную речку. Красная, потому что в ней резали
и топили индейцев, населявших эту территорию. И ещё поговаривают, что
вождь племени перед смертью в мутных водах этой реки, проклял всю
местность.
Видимо, сработало проклятье – дела у нашего
городишки всегда шли хреново. Пытались преподнести захолустье как
туристический городок – не вышло. Хотя, для поселений у озера Мусхед –
это основная статья дохода. Туристы не выдерживали в городе больше трёх
дней. Жаловались: «Атмосфера давит. И гостиницы у вас поганые –
клоповники». Пробовали толкать наркоту под фирменной маркой «секрет
Людей Красной Краски» - большинство дилеров погорело. Но, говорят,
«секрет» до сих пор изготавливают здесь, в подпольных лабораториях.
Когда эту дурь только «изобретали», предлагали многим поучаствовать в
«научных экспериментах». Отчим тоже, по глупости, желая разгадать
какие-то тайны, решил попробовать «новинку» и ему снесло башню. Мне
было 13, когда он, мучимый безумными галлюцинациями, прикончил мать.
Мне было всего 13, когда он затащил меня в койку.
И всё же, меня
тянет Грэйввилл. Привычка, наверное. Я вырос здесь. Под свинцовыми
тучами. Рядом с шумящей Красной речкой. За оградой соснового бора.
Среди однообразных двухэтажных домиков, с вывесками как из фильмов 50ых
годов. «Добро пожаловать в Грэйввилл!» - встречает меня потрепанный указатель с витиеватыми буквами. Привет-привет.
12 июня 1999
Город
пуст, как мои мозги с похмелья. Градообразующее предприятие – конфетная
фабрика ликвидирована. Впрочем, угроза банкротства висела над нашей
«Grandma`s candy» давно. Жители расползлись как тараканы по близлежащим
городишкам. Остались самые ленивые… или трусливые? Те, кто не захотел
ничего менять. Ночевал в Мустанге, припарковавшись у главного офисного «небоскрёба». Ха – всего 7 этажей. Не
решился бродить по ночному Грэйввиллу. Тем более, не решился даже
подъехать к дому, где провёл детство. Разум охватила жуткая тревога.
Выбежал из машины, достал из багажника пакет со жрачкой и выпивкой.
Налакался на ночь, и заснул, включив магнитолу на всю громкость.
Отпугивал гремящей музыкой… кого-то. Как в далёком детстве, мне стало
казаться, что повсюду снуют чёрные сгустки, способные превратиться во
что угодно.
Наутро решил прогуляться по городу, засунув в
карман ветровки цвета хаки электрошокер. Вздрагивал от каждого шороха.
Непонятные звуки, гул ветра сливались в пугающую нескладную мелодию.
Грэйввилл
в полном запустении. На мини-стоянках припаркованы десятки немытых
машин. Порывы ветра гоняют брошенные обёртки и бумажки по асфальту. Сиротливо
мигает неоновым светом вывеска Phil`s Burger – некогда главной
забегаловки города. Местный Макдональдс. За немытым стеклом вижу двух
старых знакомых – нестареющую официантку Келли и её дружка-забулдыгу
Фреда. Звякнул колокольчик, висящий над дверью. Кел насмешливо вскинула бровь. - Вау! Какие люди! Хорошо тебе в Портлэнде? – прокуренным голосом с нотками зависти, поинтересовалась она. - А то, - зачёсываю немытые волосы за ухо. – В менеджеры выбился, - лгу. В
течение шести лет я разгружаю и раскладываю товары на складе бытовой
химии. Хватает на оплату комнаты в бедном квартале города, хватает на
выпивку, немного хватает на себя любимого – что ещё надо? - Менеджер? Кто бы мог подумать! – прохрипел Фред. – А Генри говорил, что ты бестолковый. - Он много чего говорил, - фыркнул я и осмотрел скудный ассортимент кафешки. - Закажешь что-нибудь? – Келли взяла с полки заляпанную бутылку дешевого виски. -
Нет. Хочу уехать отсюда трезвым. Мне хватило одной ночи здесь, -
подпираю подбородок кулаком. – Вообще, не понимаю, какого хера я
притащил в родную дыру свою задницу… - Думаешь, ты один такой? -
пожала плечами Келли и, смотрясь в пыльное зеркало, поправила выжженные
осветлителем кудряшки. – Не-е-ет! – недобро засмеялась. - Многие
возвращаются. Хоть на денёк. Некоторые даже остаются. Например,
Маршалл. - Ага, - вступил в разговор Фред. - Не выдержал без
Грэйввилла и года. Бросил денежную работу в курортном посёлке у
Мусхеда. Прикатил в родные пенаты пару лет назад – теперь есть к кому
обратиться, после встречи с хулиганьём, обитающим на окраинах. - Доктор Маршалл здесь? – сердце сжалось. - Здесь-здесь. Правда, сбрендил он, кажется, - хмыкнула Келли и закурила. – Все Генри лечит… -
А Генри-то, отчим твой, подох почти шесть лет назад, - зловеще добавил
Фред. – Примерно через два месяца откинулся, после того, как ты
смотался из Грэйввила. Глючит старину Маршалла… - Может, он тоже
на нашей местной дури сидит, - предположила официантка. – Вон,
Генрихкбыл порядочным мужчиной, пока «экспериментировать» не стал… - Хватит! – спрыгиваю с высокого барного стула и затыкаю уши.
Генри-Генри-Генри…
Мать вышла за него, когда мне было 7. И я привязался к этому весёлому
интеллигенту - научному сотруднику краеведческого музея. Он водил
меня по берегам Красной речки, и рассказывал страшные, но дико
интересные истории о казнях индейцев. Показывал на какие-то каменные
глыбы с едва заметными знаками. Говорил, что это древние заклинания
высечены. И я слушал его, раскрыв рот. Верил в то, что под городом есть
лабиринт, где обрели своё пристанище десятки «покорителей краснокожих».
Алчные европейцы жаждали найти под землей сокровища, спрятанные местным
племенем, но находили смерть от нехватки кислорода и ужаса. Их души
навсегда остались запертыми здесь. - Грэйввил жадный, - устрашающе замечал Генри. - Он не любит отпускать людей… привык питаться жизнями. Слова, полушутливо обронённые отчимом, я стал понимать только сейчас. Шесть
лет Город звал меня, еженощно показывая во снах панорамы серых улиц.
Шесть лет меня не отпускало прошлое. Не отпускал Генрих, которого я
позорно бросил умирать в больнице. Не отпускал доктор Маршалл, которому
я так и не успел признаться в своих чувствах…
13 июня 1999
Пишу эти слова, а сам дрожу как осиновый лист. Надо было свалить ещё вчера, после разговора с Келли и Фредом. Включил фары и приглушённый желтый свет разрезает клубящуюся ночь. Тяжёлый град бьёт по крыше машины. Почему
я не уехал? Не смог. Город не отпустил. Я завёл двигатель, но так и не
нашёл в себе сил нажать на педаль газа. Подумалось – если нажму, то
умру сию же минуту. Душило ощущение невыполненного долга. Я вылез
из Мустанга – по небу лениво плыли серые облака. Над Грэйввилом никогда
не было легких, белых, словно вата облачков. Только тяжёлые, хмурые.
Казалось, ещё немного, и они зацепят макушки многовековых сосен –
безмолвных стражей города. Ноги сами понесли меня к родительскому
дому. Шесть лет я не появлялся в квартирке, с безвременным уходом
матери, превратившейся из уютного гнёздышка в запущенный шалман. Я
оказался один в старом двухэтажном доме из красного кирпича. Под ногами
трескались выбитые стёкла. Внутри пахло гарью и мочой. Замок в
двери был вырезан, и я беспрепятственно попал в квартиру. Из жёлтого
дивана в гостиной угрожающе торчали пружины. По полу разбросаны
тетрадные листы с заметками, написанными неровным почерком. Отчим. Робко
прошёл в свою комнатку – удручающее зрелище. Широкой кровати у стены не
было и в помине. На полу валялся пролёжанный матрас, бутылки из-под
спиртного. А на стене, в треснутой рамке с эльфами… фотография,
сделанная мамой за месяц до того, как всё рухнуло. Генри
по-отечески обнимал меня за плечи. Мы стояли по колено в Красной речке.
За нашими спинами возвышался суровый лес, а над головами нависли
иссиня-серые небеса…
Я закрыл глаза и, не удержавшись, упал на пол. - Генри, нет! – крик матери, доносился из кухни. -
Ты не Марта… Ты не Марта! Убью! – ревел отчим. – Хочешь одолеть меня?
Хочешь украсть мои идеи? Не вы-ы-ы-йдет! Я раскрою тайну лабиринта… я!
Я вернулся на 10 лет, почувствовав себя беззащитным 13-летним мальчишкой. - Мамочка, Генри, не надо! – задыхаясь, я побежал в кухню, и как тогда, повис у отчима на рукаве. -
Умрите! – возопил он, тряхнув рукой. Я мешком отлетел в сторону,
ударившись головой о стену. Я не мог пошевелиться, и, самое ужасное – я
прекрасно знал, что будет дальше. - Генри, милый, это я, Марта…
Прошу, опомнись! – у мамы раскрасневшееся лицо и горящие страхом глаза.
Кухня слишком маленькая… ей некуда бежать. - Лжёшь! – отчим схватил мать за ворот цветастой рубашки и с безудержной силой толкнул… …Словно
в замедленной съёмке я видел её падение, слышал протяжный крик, глухой
удар виском об угол стола. Тонкая красная струйка разрезала щёку. -
Маа-маа! – упираюсь ладонями в пол и хочу подползти к ней. Надо мной
тяжело дышал Генри, начиная приходить в себя. - Мамочка! – протягиваю
руку, чтобы сжать тонкую ладонь с аккуратным маникюром но… Она
растворилась. Растворилось всё – белые кружевные занавески на окнах,
кухонный стол с резными ножками, отчим, обутый в синие шлёпки. Я
лежал на грязном полу со скрипучими досками. В распахнутые окна
врывался ветер. А в углу, в полуметре от моего лица лежала вонючую кучу…
14 июня 1999
Мне
снова не удалось уехать. Машина просто не завелась. Двигатель отказался
работать. Я орал, колотил руками по рулю, ковырялся во «внутренностях»
тачки – бесполезно. Глотая слёзы, я побежал в Phil`s Burger. Быть одному в Грэйввилле – невыносимо.
Келли вытирала со столика крошки. - Вау, второй посетитель за день! – чавкая жвачкой, усмехнулась она. - Первым был Колин, - вставил Фред, отхлёбывая пиво из замызганной кружки. - Доктор Маршалл? – в висках застучало.– Кел, где он сейчас? -
В больнице, где же ещё, - скривила губы официантка. – Он там живёт. Как
только не боится? Вообще, в Грэйввилле остались самые смелые, -
хмыкнула женщина. – К нам снабженцы из центрального города графства раз
в неделю приезжают – с охраной, в бронежилетах, при автоматах. - Ха,
будто эти безделушки их спасут, - саркастично проговорил Фред. – Келли,
можно мне ещё пива? – мужчина и шало шлёпнул подружку по заднице,
обтянутой потёртой джинсовой юбкой. - Нет! – рявкнула Келли. – Забыл – у Шарки с южной окраины день рождения в эту субботу. Всё бухло – для него и компании. - Не боишься, что они снова разнесут забегаловку? Как в том году? -
Было б чего разносить, - пожала плечами Кел. – К тому же, Шарк оставил
задаток. Вот получу остальное – сгоняю в Уотсон, куплю новых шмоток. - Передо мной красоваться будешь? – широко улыбнулся Фред. Что ответила Келли, я так и не узнал. Мне надоело слушать их трёп. Мой уход остался незамеченным.
Свернувшись
клубком на заднем сидении машины, я вспоминал. Вспоминал свой первый
раз с отчимом. Непривычную боль в заднице, тяжёлые удары рук по всему
телу и жгучее непонимание – почему? Почему я? Вспоминал первую
встречу доктором Маршаллом. Символично – я познакомился с ним в день
изнасилования. Когда Генри окончательно вырубился от дури, я на
цыпочках покинул в квартиру и позвонил в дверь к соседке – милой
старушенции миссис Грюнвельд. Собственно, это она, причитая и охая,
вызвала 911. Меня доставили в единственную на весь город больницу, с
порванной задницей и многочисленными побоями. Там-то меня и выхаживал молодой интерн Колин Маршалл. С тёплыми руками и проницательными, охуенно красивыми глазами.
Почти
четыре года я терпел отчима. Нигде не мог скрыться от него – Генри
находил меня у друзей, у тётки в Вест-енде, в ночлежке. Он всегда
приходил под «секретом» и отрывался на полную катушку. Эта дурь
выворачивала его наизнанку. Даже когда я был абсолютно покорным, Генри
колотил меня, и я оказывался на больничной койке. Под присмотром
доктора Маршалла. Отчим умолял дока не рассказывать о побоях
полиции, хотя, весь город итак знал, что я регулярно валяюсь в больнице
с разбитой рожей. Также, он ползал передо мной на коленях, бился лбом
об пол, клянясь, что «это был последний раз, прости, прости меня,
Никки!». Я ему не верил, но безвольно прощал. Может, потому что мне
нравилось в больнице? Да, я слабак и гондон. Рядом со мной был весёлый,
заботливый врач. Колин. Блять, мне казалось, что я ему небезразличен…
Я
вспомнил свой последний день в городе. Отчим месяц лежал на третьем
«зарешеченном» этаже, в отделении для «тяжелых» больных. Мне было даже
как-то непривычно, что Генрих не преследует меня. Что я могу спать
спокойно в собственной квартире. В какой-то день я нажрался с друзьями
и снова загремел в больницу, под крылышко Маршалла. На этот раз не с
побоями, а с отравлением. - Твой отчим совсем плох, - словно невзначай бросил Колин на утреннем осмотре. Я промолчал, пялясь на его длинные пальцы. - Хочешь проведать его? – Маршалл зачесал назад белобрысые непослушные волосы. - А можно? – ляпнул я и осёкся. Нужно ли мне это? - Пойдём, - доктор протянул руку, и я вцепился в его ладонь.
Громыхал старый больничный лифт. Серые двери шумно раскрылись, и я шагнул в длинный коридор с грязно-бежевыми стенами. - Рэйчел, посетитель в палату 14С, - сообщил Маршалл старшей медсестре. – Иди. – Толкнул меня в спину. - А т... Вы? – я испуганно посмотрел на него. Из-за дверей слышались всхлипы и стоны. Мне стало не по себе. - Мне там делать нечего. Это твой долг. Я жду тебя здесь, Николас, - Колин сел на край столика.
Помню,
что каждый шаг отдавался в сердце мучительной болью. Кишки скручивались
от страха. Ещё две двери… Обернулся назад – Маршалл пристально смотрел
мне в след. Я покачал головой, показывая, что не хочу идти дальше, но
док строго указал пальцем вперёд.
- Никки! – скрип несмазанной железной двери слился с восклицанием отчима. – Ты пришёл! На
меня смотрел заросший, тощий мужчина с вытаращенными, безумными
глазами. Его руки были задраны вверх и крепко стянуты кожаными
ремешками – чтобы он не мог подняться. - Никки! Подойди! –
надрывался он. Я так и не решился переступить порог палаты, трусливо
сжимая холодную металлическую ручку. – Никки, мальчик мой! – отчим
зашёлся рыданиями. – Я хочу тебе сказать… - слюна попала на отросшую
коричневую бороду. Противно. – Я хочу сказать… - прохрипел Генри. И тут я не выдержал. - Не хочу тебя слушать, - выпалил я и, хлопнув дверью, рванулся назад. - Ты куда? – Колин схватил меня за шиворот. – Так быстро поговорил? - Отпусти! – я слабо бил его кулаками в грудь и вился как уж на сковородке. – Отпусти… Я боюсь его! Я … Я хочу уехать… - Думаешь, всё так просто? – Маршалл грустно посмотрел на меня своими умными глазищами, порываясь добавить что-то ещё. Но я выкрутился и помчался прочь по чёрной лестнице.
Не
выслушал отчима. Не дослушал Колина, хотя должен был. Ведь я привязался
к Маршаллу. Может, поэтому Грэйввилл не отпускает меня? Не даёт начать
мне новую жизнь?
18 июня 1999
В ночь на 15 июня,
город ожил. Я бежал по тёмным улицам, страшась оглядываться назад.
Почувствовал себя десятилетним сопляком, до дрожи напуганным
россказнями Генри. Изо всех закоулков доносились всхлипы, а со стороны
Красной реки – протяжная погребальная песнь. Я слышал её лет 13 назад
на кассете отчима. О, как я боялся этого воя! И сейчас спина покрылась
холодным потом. Оглохнуть бы…
Надрывное пение проникало в меня.
Слёзы слепили глаза. Я подбежал к реке и скатился вниз по наклонному
берегу, огляделся по сторонам. Голоса окутывали меня. Вода беспокойно
ударялась о берег. Щёки горели. Умыться… Жадно зачерпнул воду и даже в
полутьме видел, что она багряная. Под огромной Луной волновалась
речка. Её пресная, полупрозрачная вода сменилась солоноватой кровью.
Кровью, зарезанных в ней индейцев – как рассказывал Генри.
До
сих пор не могу понять, откуда во мне взялось столько сил. Выкрикнув, я
побежал прочь, спотыкаясь о кочки, после - по аллее с разбитыми
фонарями. Где-то завизжала сигнализация. В спину, словно ножи, летели
слова заунывной песни с Красной реки. Я плутал по мрачным улицам,
с заколоченными окнами и опущенными рольставнями, разрисованными
корявыми граффити. Я знал Грэйввилл как свои пять пальцев, каждый
переулок, каждую трещинку в асфальте. Но в ту ночь я метался из
стороны в сторону, не зная, куда идти. Город намеренно путал меня, не
пускал в центр, к припаркованному Мустангу, где я мог спрятаться. Часть
тротуаров оказалась разрушена. «Как? Как? Я пробегал здесь не более чем
полчаса назад!». Мне нужно на Red Ave., чтобы прорваться
«небоскрёбу», к моей тачке. Но город упорно выводил меня на Seal
Street. На улицу, где находилась больница Грэйввилла…
Немея от
страха, я поднялся на крыльцо госпиталя. Десять ступенек вверх. Дёрнул
тяжелую дверь на себя, порыв ветра толкнул меня в спину.
Полутёмная
приёмная. Единственная рабочая люминесцентная лампочка неровно мигала
под потолком. До оглушения тихо. Стою, прижавшись спиной к деревянным
дверям. Всё те же пожелтевшие плакаты про грипп и СПИД на стенах. С
потолка сыпалась штукатурка. Некогда яркая голубая краска на стенах
поблёкла, потрескалась, тронулась сыростью. В нос бил запах лекарств и
подвала. Слышал только своё неровное дыхание. Когда-то этот коридор был полон людей… А сейчас скамейки пустуют. Тыдыщ! Под
ногами, в цокольном этаже раздался жуткий грохот, словно на кафельный
пол упало что-то железное. И скрежет… жуткий скрежет, хуже, чем сто
миллионов когтей по ста миллионам стёкол. - Кто здесь? - Здесь… сь… сь… - холодно ответили стены. - Эй? – сделал маленький шажок вперёд. -
Никки! – гулкий выкрик отчима. – Никки! – зашуршал запылившийся
динамик, висевший под потолком. – Никки! – помехи глушили голос Генри. - Не может быть, - едва шевелю губами. – Не может быть… Он умер! Развернувшись, побежал к выходу. Толкал двери… Подпирал плечом. Бил по упрямой преграде ногами. -
Выпустите меня! – массивные двери даже не содрогнулись от моих
неистовых ударов. – Выпустите! – ослабев, я упал на колени и, рыдая,
уткнулся носом в пол. – Я хочу уйти… Снова затрещал динамик: - Никки… - и тёплое дыхание в затылок. Я
повалился на спину и зажмурился. «Начинаю съезжать с катушек. Нужно
срочно выбраться отсюда. И уехать… уехать на хер из США! В… Хоть в
Бразилию!».
Всхлипывая, я стал ломиться в каждую дверь на
первом этаже. Кабинет дежурного врача, смотровая, перевязочная,
канцелярия… Заперто. Всё было заперто! И на окнах были опущены
рольставни. Накатил приступ клаустрофобии. «Интересно, надолго хватит
воздуха?» - подумал я, нервно смеясь и шатаясь, подошёл к лифту. Моя последняя надежда.
Я не поверил своему счастью, когда ободранные двери гостеприимно открылись передо мной. Смело шагнул внутрь и взвыл от ужаса. Это
был не пассажирский, а «грузовой» лифт. На нём санитары спускали
каталки с трупами в морг, расположенный на цокольном этаже. Коварный
город управлял мной, словно марионеткой. Он не оставил даже право
выбора. Все кнопки с номерами были выковырнуты. Работала только
красная, с меткой Basement. Грэйввилл знал, как я боялся спускаться туда, ещё в детстве наслушавшись историй, рассказанных мальчишками – соседями по палате.
Подвальный
этаж состоял из прямоугольного коридора. По правую и левую сторону
располагались две двери. За первой скрывались какие-то трубы, то ли
канализация, то ли вентиляционная шахта. А вторая вела в морг. На белом кафельном полу ядовито бросались в глаза следы из запёкшейся крови. Они шли от самого лифта и прекращались у дверей морга. «Указатель», - дергано хмыкнул я.
Если
сказать, что я боялся – ничего не сказать. Если бы я плотно жрал в
последние пару дней, то обязательно наложил бы в штаны. Состояние было
предобморочным. Я шёл медленно-медленно, желая оттянуть тот момент,
когда придётся дёрнуть дверь на себя и оказаться… …В холодном
помещении с десятком столов для вскрытия и рефрижератором, напоминающим
соты, во всю северную стену. На вешалке висело три грязных халата. Их
словно в крови стирали. По полу разбросаны части тела – расплывшаяся,
как медуза печёнка, с одного из столов для вскрытия тухлыми спагетти
свисали кишки, в осколках препараторской банки, в луже спирта, серым
комком лежал чей-то мозг. И на каждом столе трупы. Какие-то были
неаккуратно зашиты. Какие-то лежали с вероломно вскрытой грудной
клеткой, обнажив слипшиеся внутренности, словно прилавок в мясном
магазине. Объединяло мертвецов одно – они улыбались. Широко, от уха до
уха. Что говорить - в морге было всё именно так, как я представлял в детстве.
Стою
посередине помещения, и не знаю, куда смотреть – на рефиржератор-шкаф с
замороженными, посиневшими трупами? На перекошенные шизофреническими
улыбками лица? На белый пол с алыми цветами из внутренних органов?
В режущей тишине я услышал чавканье, доносящееся из-под стола. - Хэй? – шарю взглядом по полу. - Никки, - причмокивание и возня. Удар чем-то твёрдым о железный стол. – Привет! Из-под стола для вскрытия вылез Барни – вечно больной мальчишка. Он месяцами лежал в больнице. Как
всегда, он наматывал на указательный палец левой руки секущиеся русые
пряди. В правой ладони он держал чью-то обглоданную пятку. И губы, его
противные, тонкие, сухие синюшные губы были в крови. - Хочешь? – он протянул мне «лакомство» и улыбнулся, обнажив ряд гнилых зубов. - Нет! – шарахаюсь назад, натыкаюсь на стол и попадаю рукой в склизкую массу чьего-то кишечного тракта. Барни
обиженно хрюкнул и бросил пятку на пол. Он совсем не изменился. Такой
же бледный, худощавый, с вечными кругами под глазами и немытыми
волосами. - Ты всё болеешь? – озадаченно спросил я, вытирая о штанину испачканную руку. -
Врач подумал, что я умер. Привёз меня сюда. А я оказался жив. Теперь
мне не выйти. Смотри! – он задрал белую сорочку, обнажив своё
уродливое, тщедушное тельце. Красный рубец проходил от ключиц и чуть
ниже пупка. Ноги тонкие, кривые, как палки. На лобке совсем нет волос,
и член маленький, как какая-то кнопка. Закрыв глаза ладонью, я замотал головой. -
Я уже девять лет здесь, - вздохнул он и шагнул навстречу. – Мне было
так одиноко одному. А теперь ты здесь. Я тебя не отпущу, Никки. Барни отрывисто, лающе засмеялся и, выставив руки перед собой, зашагал на меня. Я попятился назад, задыхаясь от испуга. Поскользнулся на печени и грохнулся на холодный кафельный пол. -
Я не выпущу тебя, Никки! – Барни упал на колени и обхватил моё лицо
ледяными, почему-то склизкими ладонями. – Не пущу, мне надоело быть
одному, - его гнусавый голос отдавался от стен. Капельки слюны попадали
мне на щёки. - Фу! – я с размаху ударил Барни по носу, заставив мальчишку вскрикнуть. -Кровь… - он закрыл разбитый нос рукой, напоминающей лапу индейки. – Ник, за что? - протянул дрожащую руку ко мне. - Не подходи! – заорал я и побежал к выходу. Дверь заклинило. - Фак! В
тот момент я подумал: «Это конец. Сейчас оживут остальные трупы и
сожрут меня. Обглодают косточки. Мой детский страх станет явью…». - Детский страх… - до посинения сжал ручку. – Детский страх… Детский… страх… Морг
выглядел именно так, как моё воображение нарисовало его много лет
назад. Лужи крови. Уродливые мертвецы с жуткими улыбками. Барни… Мне
было 14, когда он откинулся. Я оказался в больнице после очередной
«ночи любви» с отчимом. В тот вечер Барни лежал под капельницей и
невнятно бормотал, закатывая глаза. Он балаболил всю ночь, и заткнулся
только с рассветом. «Заснул наконец-то», - вздохнул я, перевернувшись
на другой бок. Больше я никогда его не видел. - Детский страх! – зажмурившись, я загоготал. – А я уже не ребёнок! - Не ребёнок… не ребёно… не ребё… - повторили стены. На меня накатила жуткая слабость – я припал спиной к стальной двери и… она открылась! - А-А-А-А-А! – ничего не соображая прокричал я, вывалившись в коридор. За
соседней дверью мерно гудели бойлеры. На полу не было кровавых следов –
только отпечатки ботинок, испачканных в уличной грязи. - Барни? – на
четвереньках заползаю в морг. Стерильно чистое помещение. Всего два
стола. Какой-то парень в белом халате протирал ваткой инструменты для
вскрытия. - Барни? – наверное, я выглядел как полный дебил. -
Хэй, чувак, ты уже достал орать, - фыркнул санитар и повернулся ко мне.
Веснушчатая рожа, толстые брови строго сошлись на переносице. - Вали
отсюда, придурок, - незнакомец раздражённо указал скальпелем на дверь. - А где трупы? - Сейчас швырнусь в тебя чем-нибудь! – пригрозил рыжий. Ойкнув, я вскочил и выбежал в коридор.
Громыхнул лифт, со скрежетом распахнув передо мной двери. - Фух! – позволив себе на минуту расслабиться, я плюхнулся на задницу. Грэйввилл продолжал играть со мной. Кнопка третьего этажа призывно мигала красным огоньком. Лифт
поднимался пугающе медленно. У меня засосало под ложечкой – хотелось
поскорее выйти из этой коробки. Внезапно, рокот механизмов прекратился,
кабина дрогнула и застыла. Я стал прыгать, настойчиво жать на единственную кнопку, бить ногами по плотно замкнутым дверям. - Твою ж… - что есть мочи бью кулаком по стене и шиплю от резкой боли. - Никки! – снова заработало больничное радио. – Никки… - сдавленный голос отчима. Этого ещё не хватало. - Заткнись! Заткни-и-есь! Не видишь – я к тебе еду! – ударяю ногой по двери лифта. Не успел я выплюнуть эти слова, как лифт со скрежетом тронулся.
Я
оказался в том страшном коридоре, шесть лет назад казавшимся мне
бесконечно длинным. Рэйчел, совсем не изменившаяся за эти годы, в той
же розовой кофточке, накинутой на плечи, раскладывала пилюли. - Здравствуйте, - я робко поприветствовал медсестру. - Здравствуй, - ответила женщина не глядя на меня. - Мистер Бринкли заждался тебя, Ник. Торопись.
Я
решил покончить с этим безумием как можно скорее. Смысл оттягивать
неизбежное – так будет только хуже, больнее. Глубоко вздохнув, я
побежал в конец коридора, к палате 14С. Закрыв глаза, я влетел в
палату отчима. Отвратительно пахло больничной едой и каким-то едким
лекарством. Под потолком висела тусклая, пыльная лампочка. Со стен
крупными кусками отшелушивалась краска. Из-под кровати выглядывало
заполненное фекалиями судно. В зарешёченное мелкой сеткой окно бил
холодный свет прожектора. А на грязной, зловонной кровати,
застланной серыми мятыми простынями, сидел отчим. Совсем не похожий на
себя. Обросший, тёмно-русые волосы свисали на лицо сосульками.
Высушенный, похожий на мумию. Морщинистая кожа с гадким желтоватым
оттенком. И глаза, глубоко посаженные, полные боли. Генри смотрел на
меня, не моргая. - Что тебе ещё от меня надо? – внутри всё
скрутилось. Воспоминания нахлынули лавиной. Позорно закрываю горящее
лицо ладонями, лишь бы не видеть этой проклятой палаты. Лишь бы не
видеть отчима… То, что от него осталось. - Что ты хочешь от меня? – подавив ком в горле, снова прокричал я. - Никки, - Генри громко засопел. – Посмотри на меня. - Уыу, - взвыв, я с силой убрал ладонь от заплаканной морды. Виноватые, потухшие серые глаза. - Никки, - прохрипел отчим, словно его душат. – Всё, что я хочу услышать: сможешь ли ты простить меня? Издав
нервный смешок, я повалился на пол. Простить – его? За убийство матери,
за «весёлые» четыре года побоев и изнасилований в наркотическом бреду? «Никогда! Никогда!» - хотел проорать я, но вспыхнувшие в памяти кадры ее позволили мне это сделать. До 13 лет я души не чаял в Генри. Он баловал меня и всегда защищал перед мамой, когда я приносил из школы двойку. Он никогда не отказывал в сладостях. Каждые выходные мы ездили в Уотсон, в Луна-парк. Отчим
мог просидеть целую ночь со мной в комнате, когда я боялся заснуть. Он
пел мне песни, рассказывал забавные истории. Как мельница, махал
руками, приговаривая: «Видишь, Никки, чёрные сгустки разлетелись! Я не
дам тебя в обиду!». Генри часто брал меня с собой на работу, в
краеведческий музей и даже разрешал трогать некоторые экспонаты –
старинные копья индейцев, их золотые украшения, занятные витиеватые
штуковины из железа… - Прощаю, - едва слышно пролепетал я. Эти слова дались мне удивительно легко.
Я прощал Генри тысячу раз, когда он ползал передо мной на коленях. Что изменится, если я прощу отчима в тысяче первый?
- Спасибо. Спасибо, Никки, - Генрих обессилено откинулся на подушку. –
Я всегда любил тебя, - тихо выдохнул он, мирно закрыл глаза и… … исчез. Растворился как утренний туман на Красной речкой.
Я
стоял по центру опустевшей палаты. Койка была застелена свежим бельём.
Окно намыто до блеска. Только пыльная лампочка сиротливо висела на
своём месте и боязливо мигала, грозясь перегореть.
Дверь шумно распахнулась, заставив меня вздрогнуть. -
Ник, - на пороге стоял улыбающийся Маршалл. Светлые волосы, как всегда
аккуратно зачёсаны назад. Голубые глаза такие же тёплые и умные. Только
на лбу морщинки стали глубже. - Док! Я бросился к нему, и
засмеялся сквозь слёзы, не в силах совладать с эмоциями. Как в
дерьмовой мелодраме. Осталось трахнуться на больничной койке,
признаться друг другу в любви, а потом жить долго и счастливо. - Теперь ты чувствуешь себя свободным? – большая ладонь зарылась в моих чёрных волосах. - Д-да… А Вы? – уткнулся носом в щёку, тронутую сивой щетиной. Колин кивнул. - Николас, ты понимаешь, что все эти годы – я, ты, Генрих - мы были связаны? -
Я не хочу ничего понимать… - прошептал я в шею доктора. – Хочу уехать.
С тобой… Мы отдали все свои долги Грэйввиллу. Город должен отпустить
нас.
Раздался треск. Заискрилась проводка. В одну секунду во
всей больнице отключился свет. Я выудил из кармана джинсов зажигалку и
с третьей попытки зажёг её. Скромный огонёк вспыхнул и тут же потух. Держась за руки, почти на ощупь, как слепые котята, мы спускались вниз по чёрной лестнице. По стенке добирались до центральных дверей больницы. - Вдруг не откроются, док? – мы одновременно положили свои ладони на дверные ручки. - Откроются, - уверенно ответил Маршалл. Усилие. Движение вперёд. Свежий ночной воздух ударил в лицо. Колин и я захлопали в ладони, как мальчишки, сбежали через одну ступеньку вниз, восторженно засвистели. Мы
победили Город! Или… Грэйввилл просто сжалился над нами? Не было
времени раздумывать над этим вопросом. Схватив дока за рукав, я потянул
его к центру города, к «небоскребу», где припаркован мой Мустанг.
Из
глубин Грэйввилла доносился собачий лай и дешёвая техно-музыка. Кто-то
улюлюкал. Ругался матом. Звенело стекло. Единственный фонарь
приглушённо освещал широкую Red Ave. Задыхаясь, мы втиснулись в тачку. Зажмурившись, я повернул ключ зажигания, и двигатель с готовностью заурчал. Переключил скорость. Нажал на газ. За окном проносились чёрные стволы деревьев, приземистые дома, разрисованные телефонные будки… … В зеркале заднего вида призраком мелькнула табличка: «Welcome to Gravevill».
Мы
остановились в дешёвом придорожном мотеле. Отвалив хозяину 20 баксов
хозяину, получили ключи и вошли в пыльный номер. Завалились на
скрипучую кровать. Минут двадцать лежали молча. Смотрели в небрежно побеленный потолок. В
уставшей, готовой лопнуть голове, возникали идиотские вопросы. Моя
связь с отчимом вполне объяснима. Но почему Колин, совсем чужой
человек, оказался втянутым в эту историю? Почему он не жалея себя,
припрёся в Грэйввилл? Почему он видел отчима, точнее, его призрак?
Почему он сейчас, неровно дыша, валяется со мной в одной постели.
Значит ли всё это, что Маршалл… что... я нужен доку?
- Колин, - накрыл его ладонь своей рукой. Доктор приподнялся на локте и вопросительно посмотрел на меня. На хрен трёп! - Колин, - провёл дрогнувшими пальцами по щетинистой щеке. - Ник, - как много лет назад, по-свойски щёлкнул меня по носу.
Всё закружилось. Тело
ныло – так хотелось ласки. Шутка ли – я шесть лет не трахался. Хотел,
конечно, но не мог. Стоило кому-то прикоснуться, как меня начинало
выворачивать – вспоминал, как кувыркался с отчимом. Только кулак и выручал. А
теперь тёплые руки скользили по моему телу. Я толкался языком во
влажный рот. Нетерпеливо покусывал губы дока. Выгибался, подавался
навстречу. Гладил по вспотевшей спине. Раздвигал ноги. И зажмурившись,
сходил с ума от того, как палец ласково двигался в моей отвыкшей от
секса заднице. Горячее дыхание на коже. Придурошные нежности на
ухо – блять, как я хотел их слышать! Глубокие, но ровные толчки.
Обслюнявленная ладонь двигалась вдоль члена, убивая все мысли. Кончая,
я заорал так, что соседи постучали в фанерную стенку. По хер.
В
моей тетрадке остался последний лист. На скрипучей кровати, касаясь
моего бедра, дрыхнет Колин. Помню, когда меня трахал отчим, я мечтал о
своём докторе. Даже легче становилось. Но… это уже не важно. Я простил
Генри. Ничего не было. Всё в прошлом, которое забрал Грэйввилл. Смешно – я пытался убежать от своих чувств. Шесть лет пытался по
воот. отчима Николса Кейджа ,ибо я его ненавижу))) Мне он тоже как-то не очень!))Поэтому согласна)) Фото "дохтура" понравилось.))) И вообще,работа Маринереально доставила!! Классный подарок!))
о даааа)))) перечитала в третий раз, контрольный так сказать)))) ну... ух. была бы режиссером ,я б такое кино по этому сняла, такое! квентин тарантино нервно бы курил в сторонке. так ,на роль Ника я бы взяла такого измученного сивого, хрупкого и просвечивающего, ну или не блондина например доктор был бы воот. отчима Николса Кейджа ,ибо я его ненавижу))))))))
надеюсь все поняли ,что история мне вставила?))))))))))
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
Мне он тоже как-то не очень!))Поэтому согласна)) 
